Камчатский Декамерон (СИ) - Страница 5

Никто всерьёз, конечно, в это не верил, да и трудновато было представить старика Маркелова в этой роли, но потрепаться нашему народу, известное дело, в кайф.

Короче, никто ничего не знал.

…Никто, кроме меня! Я же был нем, как могила.

…Но я, кажется, сказал, что невозможны были здесь тайные романы, о которых никто — ни-ни, ни сном, ни духом. Ну что же, придётся себя же опровергнуть: было! Было, было… По меньшей мере один был роман, о котором никто не знал и не узнал никогда. Я-то знаю это абсолютно точно, потому что… это был мой роман.

"Ну вот, — думает читатель, — теперь о собственном романе речь повёл. Скачет с пятого на десятое… При чём была эта замечательная Ирина Ва… позвольте!… да уж не с ней ли?!.."

Смелее, мой проницательный, мысль твоя движется в правильном направлении, ты уже на пороге… Чем же я её взял, спросите? Да ничем… И вообще, я и не думал её добиваться. Отличался я тогда некоторой замкнутостью, и уж первым парнем на деревне точно не был. Думаю, мне просто повезло, что я был её соседом по площадке — это было главным фактором нашего сближения. И ещё я был молод!..

…Если мы встречались на людях, то она мне лишь слегка, но, правда, благожелательно кивала. Движения её были плавные, ничего резкого; голова в кивке двигалась неспешно. Это было сплошное достоинство! Наедине же… Я не мог совместить этих женщин в одном лице, для меня это были разные люди. У неё, видимо, был нереализованный запас сексуальности — целые залежи, поскольку отдавалась она мне с какой-то безудержной страстью. Всей фишкой нашего романа было то, что она не то, чтобы приходила ко мне, а как бы ЗАБЕГАЛА, ЗАСКАКИВАЛА мимоходом, обычно в халате, в тапочках на босу ногу, как забегают к соседке за солью или за спичками; этим, наверное, и отговаривалась. Задерживалась минут на двадцать-тридцать, и домой. Ну, кто её мог в чём-то заподозрить?! Но эти минуты наши были наполнены интенсивнейшим сексом! И всё это через стенку от мужа. В самом деле, чистый «Декамерон» — Боккаччо отдыхает.

…Звонок коротко звякал один раз. Она быстро проскакивала в ещё не полностью открытую дверь, стараясь поменьше «светиться» на площадке. От её неспешности и величавости не осталось и следа: она была быстра, порывиста, не накрашена, конечно, в обычной домашней затрапезе, и только духи она себе позволяла, идя ко мне, только духи… «А вот и я!.. Ну что, скучаешь? Ждал меня?» — скороговоркой, с каким-то нервным смешком говорила она. Я молча заключал её в объятья, погружаясь в её запах, а она прижималась ко мне своим мощным бюстом, предметом моих всегдашних вожделений. Я уже знал, что если она приходит, то не за солью, не за спичками, не парой слов перекинуться, а именно ЗА ЭТИМ, и эта мысль меня страшно возбуждала: я сразу же хотел её, потому что она хотела меня… «Ну говори: ждал или нет?» — вопрошала она, когда мои руки начинали «бродить по холмам» за вырезом халатика, прижимая её к стенке прихожей. Холмы были высокие, выпуклые, с твёрденькими «пимпочками» на вершинах, которые так нравились моим ладоням. Её же рука ненароком опускалась вниз, и она убеждалась, что я её таки «ждал», и весьма. «О-о!» — одобряла она, я же испуганно дёргался, отстраняясь, и может быть, даже краснел: меня страшно смущала моя эрекция, тем более в присутствии дамы!

Тут надо сказать, что был я не по возрасту наивен в этом деле. Да и какой у меня был по женской части опыт? Так, раз, два — и обчёлся… Как-то всё было не досуг: армия, учёба, потом Камчатка… Какие-то юношеские амбиции, какие-то «правила» отношений с женщинами, чисто книжные… Глупость, смех, да и только! Хоть и не на много, но Ира была постарше меня: ей было немного «после», а мне — «до» тридцати. Но в смысле реального жизненного опыта мы были как мать и дитя, ей богу.

«Слушай, ну так нельзя! — сердилась она. — Я для тебя вся открыта, а к тебе не прикоснись!..» И притворно надувала губы: «Ну почему тебе можно, а мне нельзя? Где же справедливость?..» Мне ничего не оставалось, как признать её правоту и обещать ей не препятствовать и не дёргаться, «как будто тебя хотят кастрировать». Я снова ощутил её прикосновение, как бы проверяющее мою упругость — я уже стал к ним привыкать. Но затем она неожиданно оттянула резинку моего спортивного костюма и — какой кошмар! — извлекла этот мой стыдный, нелепо торчащий, в пучках волос орган на свет божий! Я судорожно вцепился в резинку штанов, но она уже держала в руках эту штуку, с улыбкой её оглаживала, а потом — о, ужас! — опустилась на корточки и стала её (или его?) рассматривать! Для меня это был почти шок. Секс — это нормально, но тут другое… Стыд обнажения, сидящий в порах; страшное «табу», вбитое с младенчества.

* * *

Прибежали в избу дети…

А. С. Пушкин

…Жаркий день, лето, мы живём на даче, или в частном доме, у бабушки. Двор, заросший огромными густыми кустами, много выше меня — это сирень, она не колючая, а дальше ещё сад, там абрикосы, черешня и малинник, огромные заросли, но туда нельзя, можно ободраться. Всё это вместе для меня безграничный мир, джунгли, где можно затеряться навсегда — пока не найдёт бабушка. Соседская девочка пришла ко мне; у неё голубое платьице и два банта над ушами; она мне нравится, но я не подаю вида. Мы уже наигрались, наелись черешни, набегались по двору и по саду, и теперь забрались в самые заросли сирени, как можно глубже, чтоб никто не увидел, потому что я попросил её ПОКАЗАТЬ… Дело в том, что когда она в саду присела и писала под деревом, мне показалось, что ТАМ у неё ничего нет. Может ли такое быть?!.. Моя подруга демонстрирует всё охотно и добросовестно: трусы спущены ниже колен, платьице поднято до подбородка. «Видишь?.. Ничего нет» — она уже знает, раньше меня, что девочкам ЭТО не нужно. Поражённый до глубины души, я стою на четвереньках, заглядывая снизу: абсолютно ничего! только какие-то складки… Вставив голову между её ногами, я во все глаза смотрю вверх, на эти пухлые складки, которые меня всё больше интересуют: наверное, они такие мягкие! И вот… я уже протягиваю руку, чтобы коснуться этих милых припухлостей, но… неожиданно над нашими головами, над нашими райскими кущами, где мы вкушаем от древа познания, раздаётся Глас Божий: «Ах, безобразники! Куда забрались! Чем занимаются!! Ай, как стыдно!!» И действительно, вдруг становится как-то дико, невообразимо стыдно, кровь бросается в лицо, в голову, ноги срываются с места и меня несёт незнамо куда, через кусты, через малину, где я обдираю руки, рву рубашку и только где-то за дощатым туалетом, у самого забора замираю в ужасе, слушая вдалеке плач моей подруги и гневные речи её бабушки, за ней пришедшей.